В маленьком уютном кабинете, по артистической традиции увешанном фотографиями, картинами - два футбольных мяча. Конечно же, с автографами. В руках хозяина гитара. А на двери - силуэт ещё одной. На ней начертано несколько слов и подпись: "Солдат бумажный". - Окуджава? - Да, написано рукой Булата Шалвовича, - говорит хозяин. В Доме журналистов была встреча с людьми из "Литгазеты". Окуджава тогда там работал. И только-только начиналась его песенная жизнь. После встречи несколько человек окружили его, попросили спеть. - Так нет же гитары, - отнекивался Окуджава. - Будет гитара, - сказал я. До Волкова переулка, где я жил тогда, слетал за пятнадцать минут. И Булат запел. На прощанье я попросил его оставить подпись на моей гитаре. Он написал несколько слов шариковой ручкой. Чтобы слова и подпись не исчезли, я выпросил у плотника гвоздик и тут же стал процарапывать надпись. - Жалко гитару, - сказал Булат. - Гитар много, Окуджава – один, - отвечал я. - Удачная реприза. Я ведь знаю, что вы не только автор песен и либретто оперетт, но и сценариев для цирка. И клоуном на арену выходили, с Никулиным дружили, и книгу "Неизвестный Никулин" написали. Что вы почувствовали, встретившись с ним? - Знаете, пропало чувство сиротства. Отец мой, а он был полярный летчик и даже привёз, помню, с земли Франца Иосифа белого медвежонка, был арестован и расстрелян в тридцать седьмом. Потом взяли и маму. И вот в поезде, куда мы вошли, чтоб вместе с Карандашом ехать на гастроли в Саратов, я почувствовал, сев рядом с Юрой, – я больше не один на белом свете. И правда: часто он приходил мне на помощь, - как и многим, многим. Свою славу он заставлял служить в помощь людям. Бывая у меня - а в нашем "артистическом" доме на Пресне жили Юрий Яковлев, Андрей Мягков, Леонид Харитонов, Иоахим Брохес, народная артистка и профессор "Щуки" Ниночка Дорошина, - он заметил, что лифт у нас ужасный. Сказал мне: "Заготовьте письмо", - и на открытии галереи Шилова отдал его Лужкову. "Не мог найти другого места?", – яростно шепнул Юрий Михайлович. Но… Лифт у нас видели, какой? - Космический. Бесшумный, скоростной - весь из светлого металла. - Лифт не от этого дома, - пошучивал Никулин. - Ну вот, наша беседа и свернула домой, на Пресню. - Для меня Пресня с детства – это стадион, пляж. Катили туда на 23-м трамвае. Дом на Бронной, потом в Волковом переулке. Пресня – это народный театр в ДК "Трёхгорки", где я играл Жадова в "Доходном месте". Мой нынешний вот уже много лет - дом, освещённый моей женой Сашенькой, дочкой Аней. - Что вас беспокоит в жизни района как истинного пресненца? - Пресня растёт вверх. Из окна мне раньше был виден и Белый дом. Теперь часть его застилают высотки. Не стоит так активно приватизировать воздух, панораму… И эти дурацкие скульптуры у метро. В них нет ни эстетики, ни символики. Чёрные глыбы. Особенно в ненастные дни от них душу мутит. И уж если говорить о памятнике борцам за правду, то Пресня достойна не такого памятника. И ещё, знаете, скучаю я по Тишинке. Всё там можно было купить. Блошиный рынок есть даже в чопорном Лондоне. Мы там были совсем недавно, меня включил в "севооборот" Сева Новгородцев. Любим мы с женой прогуляться по Пресне и всегда горюем у заброшенного стадиона. Какие там раздевалки были! Такая площадь пустует, а ребятам поиграть в футбол негде. И ещё не могу не сказать: в нашем доме в водопроводе… только горячая вода. Охлаждаем её предварительно в ванной. - Сюжет, достойный кисти Айвазовского. И вопрос под занавес. Леонид Георгиевич, ваш самый счастливый день за 75 лет? - Когда мою песню "Растаяла Одесса за кормою" спел Утесов.
